Газета основана

ГОЛИЦИНО

Названия многих наших нынешних сёл и деревень имеют фамильную основу. В этих именах – память о первых поселенцах, местных помещиках, представителях старинных дворянских родов, которые во второй половине 17-го – начале 18-го веков основали немало поселений в долинах здешних рек и речушек. По берегам Барыша появились имения помещиков Воецких, Куроедовых, Ханенеевых, Дурасовых… Тогда же была заложена Малая Мура, иначе – Голицино.

Славное, далеко не всем доступное место приискали первопоселенцы у речки Мурки. Кругом стовёрстые лесные боры, непомятая трава. В лесу зверья и птиц, а в Мурке рыбы – тьма нетронутая. Срубили избы, зажили тихо. Одна за другой оседали рядом новые семьи.

Голицино никогда не имело статуса села, поскольку не отличалось многолюдством. В 1913 году здесь при 69 дворах проживало 404 человека, в 1980-м оставалось 39 жителей.

Голицино не полагалось считать селом и потому, что тут не было церкви. Верующие находились в приходе храма Спаса Нерукотворного в соседнем Беликове.

Были здесь земская школа, две помещичьи усадьбы. С.М. Шендырев держал пару мельниц, паровую и водяную. М.Я. Ландау владел лесопильным заводом. Последний особенно преуспел. Сотни крестьян работали на лесозаготовках, деловую древесину доставляли за двадцать вёрст к железной дороге.

Сейчас не осталось и следа от тех барских владений. Уцелело лишь несколько вконец одичавших деревьев на бывшей хозяйской земле. Ландов сад, говорит об этом пятачке, как и встарь, ляховский народ.

Кстати, после революции родственники лесопромышленника заменили в фамилии две последние буквы: были Ландау – стали Ландовы. Рудольф Ландов жил в Барыше, Юлиус – в посёлке имени Ленина.

В начале второй половины 19-го века в соседней Ляховке открылось небольшое суконное предприятие купцов Сапожниковых. Туда на работу ходили и голицинские.

Три километра от Ляховки до Голицина. Дорога всё лесом. Помнит она довоенные свадебные поезда из телег и бричек, разряженные по-русски, с песнями под гармонь. Этой же дорожкой после долгих колхозных трудов сходились голицинские и ляховские на общий праздник в берёзовую рощу. Рассказывали друг дружке о своих делах, чествовали передовиков, благодарили за помощь. Рассаживались потом на поляне, расстилали прямо на траве свои домотканые, с узорами скатерти, выставляли  угощения, и кто к кому подходил, тот тому и гость дорогой. И летели к избам, селились в обеих деревнях ласточки. Говорят, птицы приносят счастье и лад. Да ничего подобного – это сами ласточки летели за счастьем к людям.

Всеобщее счастье прервалось в июне сорок первого. Этим же путём, с музыкой и частушками, с плачем и причитаниями, провожали до Ляховки, до сельсовета, голицинских мужиков и парней. В июне ушли Алексей и Пётр Балуковы. А уже в августе поступила казённая бумага о том, что оба сгинули без следа. Ещё не улеглась боль по погибшим Якову Кирсанову, Петру Воробьёву, как новая горестная весть: сложили головы в бою братья Алёхины, Иван и Василий, оба Ивановичи, да ещё Иван Николаевич Алёхин. Всем миром оплакали Ивана Кирьянова, Николая Петрова. Ждали возвращения без вести пропавших Фёдора Борисова, Василия Куранова, Михаила Полюхова, Ефима Леонтьева. Не дождались…

Воротились немногие фронтовики. Пришли с наградами, с контузиями и ранами. Василий Сергеевич Балуков, боец морской пехоты, защищал Заполярье, бил японцев на Дальнем Востоке. Орден, четыре боевые медали сверкали на матросской груди. Такие же награды у Василия Петровича Борисова. Пришли домой сержант Кузьма Иванович Куранов, истребитель танков Александр Иванович Борисов, рядовые железнодорожных батальонов Иван Дмитриевич Алёхин и Александр Илларионович Воробьёв.

Голицинский колхоз назывался «Новый путь». Имя ему было придумано давно, когда совсем иным путём, чем прежде, сквозь кровь раскулачивания, голод и нищету шли крестьяне в будущее. По всей державе нашей возникали «Пути к коммунизму», «Светлые пути» или, к примеру, «Советские дороги».

В первые послевоенные пятилетки жизнь постепенно налаживалась. Около изб встали столбы, по которым тянулись провода. Вечерами деревенскую улицу, простроченную пунктиром электрических огней, оглашали молодые голоса. Было радио. Всё, что делалось в стране, голицинские знали. Тут начальная школа, в Ляховке – восьмилетка. Потом и ту, и другую закрыли, не стало и клуба. Незадача – детей учить негде, и колхоз начало трясти мелкой дрожью. С тех пор, как Хрущёв отменил старые порядки и селянам выдали паспорта, самые энергичные стремились покинуть отчий дом. Кто в Ляховку подался, а кто и дальше -  в посёлок Измайлово, в районный центр.

Кто бы тогда, пятьдесят или, скажем, шестьдесят лет назад, мог представить себе такое: уголок земной, где всё дышало добром и покоем и где, казалось, жить бы да жить, наслаждаясь мирской благодатью, вдруг станет – страшно даже сказать! – совершенно безлюдным. В 1980-м в Голицине оставалось двадцать девять взрослых женщин да мужчин втрое меньше.

В тридцатые годы прошлого столетия в районе, на северо-восточной его сторонке, недалеко от вешкаймской границы, мирно соседствовали восемь сёл и деревень. Ушли в небытие Новая Вителевка, Леваки, Эстонцы, Старая Вителевка, Выселки Большой  Муры. Остались лишь Большая Мура да Ляховка. Восьмой географической точкой  будет Голицино. В «Симбирско-Ульяновской энциклопедии» о нём сказано буквально следующее: «Было отделение СПК «Луч». По данным на 01. 01.1993, население отсутствует». Однако есть там живая душа, есть. Точнее сказать, летом и осенью 2011-го была, пока на зиму не перебралась в более тёплую и обустроенную Ляховку.

ЛЕСНОЙ   РОБИНЗОН

Покосившиеся остовы былых построек, заросшие бузиной фундаменты некогда существовавших домов. И среди всей этой заброшенности – только две избы. Одна – «заимка» измайловских лесников, другая – Михаила Васильевича Леонтьева. У леонтьевского дома небольшой огород, дальше, под горкой, баня, тут же лес. И высокое небо, воздух чистый и чудный. А какая первозданная тишина, должно быть, воцаряется здесь зимней порой, особенно в долгие и тёмные ночи!

Сижу на крыльце, поджидаю хозяина. У него сегодня  банный день. Вот и сын Сергей подошёл из Ляховки по этому же, банному, делу.

И вот он, Михаил Васильевич,  коренастый крепыш, показался на тропе. Дед, несмотря на свои восемьдесят с гаком, ступал легко, походка пружинистая – привык ходить по лесу. С ходу завязался разговор «за жизнь».

Его призвали в армию, когда огненный вал отступил от наших границ и покатил назад через европейские страны-державы. Попал Михаил на Дальний Восток. Через год грянула война и там. Была она скоротечная, но Леонтьев не снимал погоны ещё долгих шесть лет.

В марте 1946-го начались боевые действия в Китае. В стрелковый полк наведались «покупатели», отбирали желающих послужить в авиации. «Почему бы не послужить? Авось, доведётся полетать!» - и Михаил дал согласие. Но летать бойцу не пришлось, обслуживал на земле тех, кто улетал на боевые задания.

Вернувшись из страны «поднебесной», фронтовик засел за учебники. Сдал экзамены за седьмой класс школы рабочей молодёжи, поступил в сельскохозяйственный техникум.

Вдруг – резкий поворот в судьбе: из колхозных механиков перешёл в добытчики сосновой смолы. Его новый коллектив – Инзенский химлесхоз, рабочий  «цех» - голицинские леса.

С первой зарёй он выводил со двора велосипед и ехал полем. Поднимался на взгорок, и вот она, его «плантация». Здесь, среди сосен-великанов, и проводил вздымщик весь световой день.

Откуда идёт наименование этой довольно редкой профессии? Вероятно, с той поры, когда дымили в лесах смолокурни. Ещё при царе Косаре погасли они, однако потребность в сосновой смоле не отпала.

Новые участки смолодобытчикам отводили за десять лет до того, как деревья лягут под пилой лесоруба. Получив очередной «зелёный цех», Михаил Васильевич по-хозяйски обходил участок, запоминал, какие деревья определены для вздымки, и начинал подрумянивание. Слово, пожалуй, неожиданное в лексиконе лесных тружеников, но достаточно точно отражает суть. Старую серую кору соскребают со ствола, обнажая нижний коричнево-розовый слой, и лес будто впрямь зарумянивается.

Это - необходимая подготовка ко всей дальнейшей работе, на несколько сезонов. В следующий раз Михаил Васильевич приносил своё нехитрое приспособление – резак на деревянной рукоятке (на профессиональном языке – хак). Точное, рассчитанное движение – и по стволу пробежал вертикальный надрез, или центральный жёлоб, по которому светлые сосновые слёзы капля за каплей будут стекать в пластмассовую воронку-приёмник. Когда отправлялся по третьему кругу, то расставлял-подбивал под жёлобами эти самые смолоприёмники. Затем шёл по четвёртому разу, нанося хаком два первых надреза под углом друг к другу. Спустя четырёхдневку вздымщик опять у исходного дерева – делал вторую пару надрезов. Ещё через четыре дня наносил третью, потом – четвёртую пару и так до конца сезона. Как по годовым кольцам мы судим о возрасте дерева, так по свежим, сочащимся смолой стрелкам можно оценить визуально работу охотника за янтарём. Полтора десятка стрелок на каждой сосне – значит, пятнадцать многокилометровых кругов по лесу сделал Леонтьев за сезон. Не меньше.

С каждым годом росла карра – эта своеобразная «ёлочка» на сосне. Под первыми воронками вздымщик ставил уже вторые. На подсочку шли деревья старше восьмидесяти лет. Если попадалось более старое и объёмистое, тогда лесовик делал надрезы уже с двух сторон, и работала эта двухкаррная сосна за двоих. Немало гектаров занимало промысловое хозяйство Леонтьева. Более тысячи карр, и каждую он должен был запомнить, не пропустить ни одной.

Он прекрасно понимал, нельзя нарушать установленный график. После четырёх дней обязательно надо было проводить новые надрезы-подновки. Сделай их днём раньше или позже – не тот эффект.

Вегетационный период у сосны на твёрдой земле не более четырёх месяцев, начиная со второй половины мая, потому каждый летний погожий день дорог. Тут уж, как говорится, ног не жалей. До двадцати километров отмеривал смолодобытчик ежедневно. Разве что обложные дожди давали неожиданную передышку.

Казалось бы, вздымщики – люди лесные, привычные к одиночеству.

- Не совсем так, - делился со мной Михаил Васильевич. – Наведывался мастер участка, то и дело встречались любители ягод, грибники. Да и четвероногие напоминали о себе. Иной раз лось пройдёт  сторонкой, заяц неосторожно выскочит, встречал и кабана. А воздух какой! Хвойный, здоровый, бодрил, настраивал на дело. Да и не весь год работа в лесу. Подсочка вместе с подготовкой к ней занимала каких-то шесть – семь месяцев.

Ему доводили сезонные задания в десять – двенадцать тонн, он же собирал живицы вдвое больше. Как это удавалось? Если коротко: берёг время, но не жалел ног.

Супруга, Юлия Степановна, ходила этим же маршрутом, снимала воронки, заполняла смолой большие бочки. Потом она же, сборщица живицы, доставляла лесной янтарь  на базу участка.

Тридцать лет живичный старатель добывал смолу. Живица – единственное в природе сырьё, из которого вырабатывают канифоль, скипидар, другие, необходимые для химической, радиотехнической промышленности компоненты. Она идёт на изготовление бумаги, мыла, красок, лаков, резины, лекарств… Всего до десяти тысяч наименований различных продуктов вырабатывают с применением этой смолистой жидкости.

К боевым наградам Леонтьева добавились нагрудные знаки ударника труда, победителя в отраслевом соревновании.

Подсочники зарабатывали прилично – по тысяче тогдашних целковых выходило в страдную пору (за четыре тысячи рублей можно было купить автомобиль). Это когда на заводах рабочие получали в месяц сотню-другую. Михаил Васильевич купил два дома в Ляховке – жене и сыну Сергею. Другой сын перебрался на жительство в столицу, дочери квартиру выделили от ляховского колхоза «Луч». Расселились родные по новым «гнёздам». И только он, глава семейства, остался этаким Робинзоном в лесной глуши.

По меркам нормального горожанина, привыкшего измерять пространство коммунальными метрами, а землю – сотками, Леонтьев – непозволительный богач. Заброшенных огородов тут! Заботами лесников из посёлка Измайлово на Мурке появился пруд, другой питается  Гремячим родником. Завелась рыба. Летом ягоды по полянам да опушкам, осенью – грибы-боровики в сосняках. Снежным утром выйдешь за порог – свежие лосиные следы. Сплошная экзотика и поэзия. Но если только надолго здесь не задерживаться, а так: приехал, посмотрел, убыл. Иначе проза жизни все впечатления испортит. Побегай-ка до ветру на улицу, когда минус тридцать «в тени». Отправляйся-ка за водой за полкилометра. Телефона нет, радио, газа, электричества - тоже нет.

«Перебирайся, дедок, в Ляховку», - не раз предлагали добрые люди. Об этом же просили родственники. А он на переезд не соглашался вплоть до зимы 2012-го, согласился лишь перезимовать в селе.

Напоминаю старому об отшельниках Лыковых, что более полувека прожили «робинзонами» в горной Хакасии. Про них прекрасно написал в «Комсомольской правде» Василий Песков.

- Как же, читал… Печатью всегда интересовался. И сейчас ещё (правда, перенёс операцию на оба глаза) хожу в село за газетами.

Лыковых, понятно, гнала в глушь вера, обязывающая их отказываться от всего мирского. А что держит здесь, среди леса, Леонтьева?

- Может быть, и вправду лучше перебраться в нормальный дом в Ляховке? Навсегда. Все-таки возраст, тяжело…

Михаил Васильевия снисходительно улыбается, прощая мою наивность.

- Это земля моих родителей, деда с бабкой. Я здесь человек вольный. А свобода много значит. Слышал, ляховские меня «анархистом», «партизаном» да еще «махновцем» прозывают. Ну и что? Тут – тишина. Спокойное общение с природой. Наблюдаешь за ней и отвлекаешься. И на душе праздник. Н-е-е-т! Без этих мест я уже не смогу. Привык...

Природа ему - по-прежнему главная опора и защитница, заменяет каменные дома, тротуары, автобусы.

Бюджет деда-лесовика – проще пареной репы: инвалидская пенсия да овощи с участка. Сам до последнего времени сушил грибы, сам готовил ягодные варенья - лесных даров вдоволь. Мог бы и продавать в том же Измайлове. Но не привык он торговать, чуть ли не постыдным делом это считает.

Чем ещё занимается старинушка? Каждое лето запасает лекарственные травы. Бывшие голицинские приезжают, из Волгограда и города Волжского на свою малую родину в гости наведывались. Для них Леонтьев первый и единственный рассказчик-экскурсовод. Бывало, заезжим грибникам свои заповедные места показывал.

Уезжая, я оглянулся несколько раз на дом голицинского пустынника, на низкую баньку и ветхий хлевец, пока они не скрылись за деревьями, и всё думал об этом странном человеке, добровольно обрекшем себя на одиночество, на затворническую жизнь в этакой глуши.

Людям с асфальта, жителям мегаполисов трудно представить, насколько пустынно ныне наше государство. Деревенская жизнь концентрируется, по сути, в сельских райцентрах да крупных посёлках – безработица там и даже безземелье: ближних земель не хватает, особенно для выпаса скота. Но стоит отойти километров пять-десять, и начинается настоящая пустыня: с деревьями,  птицами, волками и зайцами, но без людей. Голицино – не единственная в своем роде деревушка-анахронизм, превратившаяся в хутор, в заимку.

2012 год.